В Пекине у меня есть любимое место — связка Храм Конфуция и Академия (孔子廟國子監). А внутри Храма Конфуция есть интересное место, куда я всегда захожу, но провожу там очень мало времени — это крытая галерея, где установлены каменные стелы с выбитыми на них конфуцианскими канонами. Канонов там 13, стел 190, иероглифов больше 630 тысяч.
Примечательно, что все они были переписаны с вычитанных версий канонов одним человеком — Цзян Хэном, второе имя Сян-фань (蔣衡字湘帆, 1672－1743), который посвятил этому делу 12 лет после того, как увидел стелы с канонами в Сиане и понял, что они написаны разными людьми, разными почерками, стилями и без использования вычитанных и исправленных версий. При жизни Цзяна свитки были поднесены императору Цяньлуну, который приказал их сохранить, а Цзяну пожаловал пост в Академии, который тот, впрочем, не успел занять по причине смерти в пожилом возрасте. Почти через 50 лет после смерти Цзяна, переписанные им каноны были выбиты в камне.
Но, это все официальные данные, которые можно легко найти в интернете. Мне же всегда была любопытна последняя стела, которую заказали внуки Цзяна в дань памяти своему деду и на которой известный художник и каллиграф своего времени Фэн Минь-чан (馮敏昌) его изобразил.
На стеле также выбит текст, который я давно хотел прочесть, но сделать это перед стелой мне не удавалось. В этот раз я его сфотографировал, попробовал прочитать с наскоку, не понял и стал искать какую-либо информацию, которая помогла бы понять, о чем там шла речь.
Оказалось, что не смотря на важность фигуры Цзян Хэна, нигде этот текст не транскрибирован, не переведен на современный китайский и не проанализирован. Пришлось все это делать самому. Единственной подсказкой мне служило то, что как я увидел в одном описании стелы, там записаны два стихотворения самого Цзяна (только почему-то ошибочно указывалось, что они выбиты на задней части стелы).
Вот результат транскрибирования, прочтения и перевода, который, в целом, поставил даже больше вопросов, чем снял.
寫經餘晷每陶陶
曳杖閒看致自高
為問蘭亭修禊日
豈因內史重濡豪
修竹清流尺幅天
杜陵悵望好林泉
他時我亦拈書賣
白髮逍遙槖宇仙
槖宇仙巢漢元卿公號
拙老人自題寫十三經小照時客漣水暮春旣朢
В свободное от записи канонов время,
я беззаботным и счастливым был
Гуляя с посохом, лениво все обозревая
имел самодовольный вид
Спросить хочу: В Беседке Орхидей
весенний очищения обряд
Не от того ли нужен был Министру,
что кисть мочил он много раз подряд?
Бамбук прямой, поток струится
небо на свитке небольшом
В Дулин мой взор уже стремится
за лесом и за родником
Вот в день иной возьму я книги
и тоже все их распродам
Бродить свободным и седым я стану
как это делал Тоюйсянь
Тосяньюйчао — прозвище господина Юань-цин, жившего во время династии Хань
Портрет неумелого старика, записавшего 13 канонов, сделанный в то время, когда он гостил в Ляньшуй 15-го дня третьего месяца весны
Если я нигде не сделал ошибок в переводе, то получается, что первое стихотворение это как бы легкая насмешка над самим собой: а именно над тем, Цзян слишком много работал над переписыванием канонов. И он также слегка подтрунивает, но весьма уважительно, над Ван Си-чжи (самый знаменитый каллиграф в китайской истории, в стихотворении упомянут как Министр), говоря о том, что знаменитое сборище талантов в Беседке Орхидей на праздник весеннего очищения, в ходе которого родился каллиграфический шедевр, было необходимо Вану, чтобы отдохнуть от чрезмерных трудов кистью (подробнее о Ван Си-чжи, его работе и том, что она значила и значит для китайцев, советую почитать тут).
Кстати, надо заметить, что выражение “неумелый старик” это не грубость потомков и не оценочное суждение, а прозвище, которое себе при жизни выбрал сам Цзян Хэн и которым он часто пользовался в качестве подписи для своих произведений. Но, все-таки тот факт, что именно прозвище “неумелый старик” выбрали потомки для подписи на этой стеле, ставит вопрос — а было ли в этом решении нечто, скажем так, от интеллектуального юмора? Ведь и первый стих внуки выбрали не просто так — у деда же стихов должно было быть не меньше нескольких сотен.
Говоря о подписи, также мне кажется странным (наверняка, в силу моего небольшого опыта), что место и время года указаны очень четко, а вот год не указан вовсе.
Второе стихотворение, на мой взгляд, более загадочно. В нем Цзян упоминает человека по имени Цзян Сюй, со вторым именем Юань-цин (蔣詡字元卿, 69 до н.э. — 17), который был родом из Дулина, но жил на семнадцать столетий раньше. Как я понял из чтения материалов, хотя это и не особенно важно, Дулин считается родовым гнездом, если можно так сказать, всех Цзянов. Но почему Цзяну Хэну был так близок по духу Юань-цин, не ясно.
Поиск в интернете показывает, что с Юань-цином связана только история о том, как он стал отшельником и никуда не выходил из дома, перед которым засадил все терновником, проделав только три тропинки (三徑), по которым к нему могли придти два его друга. Выражение “три тропинки” стало обозначать скромный дом отшельника. Но, любопытно, что выбрав именно этот стих для увековечивания памяти деда, внукам пришлось там же, на камне, приписать пояснение, что Тоюйсянь, это Юань-цин, чье полное прозвище было Тосяньюйчао. Иначе, никто бы и тогда не понял, о ком идет речь в этих трех последних иероглифах.
Примечательно, что у Цзян Хэна была печать с таким прозвищем — Тосяньюйчао (槖仙宇巢), которую можно увидеть на свитках с его каллиграфией, появляющихся на аукционах.
Перевести прозвище Юань-цина можно как «Небожитель в мешке, живущий в гнезде». Но откуда это прозвище у Юаня — не ясно и нигде в китайских источниках я не нашел упоминания, что у Юань-цина такое прозвище вообще было. Получается, что эта стела — источник, могущий добавить что-то к информации о Юань-цине, но пока это нигде не отражено. Иероглиф 槖 достаточно редкий, практически единственное его значение, это мешок (либо звукоподражание громким шагам). Фантазия позволяет выдумать что-то вроде того, что может быть Юань-цин настолько прохладно стал относится к мирским благам, что и одеваться стал в мешок. Но, это именно фантазия. Нигде нет никаких упоминаний про подобные действия этого отшельника.
Опять же, если смотреть на стихотворение, то Цзян Хэн говорит, что он “тоже продаст книги” — из чего можно сделать вывод, что про Юань-цина была какая-то история с распродажей книг, то есть с избавлением уже не только от мирских предметов, но и последнего, от чего отказывался высокообразованный китаец. Но, нигде я не нашел упоминания подобных действий Юань-цина.
Вот это отсутсвие данных о Юань-цине и удивительно — в том смысле, что ставит вопрос о том, откуда черпал свои сведения Цзян Хэн? Ведь Цзяна от нас отделяет немного времени, а от Юань-цина более полутора тысяч лет. Видимо, в свое время Цзян нашел какие-то местные записи, которые и вдохновили его на мысль о подражании далекому предку.
И, чтобы закончить разговор о Юань-цине, хочу заметить, что если просто смотреть китайский интернет, то все упоминания о нем сводятся к “трем тропинкам”. Цитируется эта история по сочинению “Утвержденные записи из Саньфу” (三輔決錄), написанному Чжао Ци (趙岐, 108-201), которое было долгое время утраченым, а затем воссоздано из отрывков, найденных в других произведениях.
А вот если смотреть базы данных китайских исторических текстов, то упоминание Юань-цина мы находим только в сочинении “Записи о династии Хань из Восточной Дворцовой Библиотеки” (東觀漢記), причем записан про него следующий пассаж, где в качестве имени указан другой (но похожий) иероглиф: 翊 взамен 詡. На то, что речь идет все-таки о нашем персонаже, указывает одинаковое второе имя.
蔣翊字元卿後母憎之伺翊寢操斧斫之值翊如廁
У Цзян И, со вторым именем Юань-цин, была мачеха, которая его ненавидела. Она подгадала, когда И уснет и, схватив топор, рубанула. Но И как раз вышел в туалет.
Вот такая, полная драматизма история в десяток иероглифов. Можно только догадываться, как все было. Может, Юань-цин случайно на ложе оставил скомканное одеяло, по которому неумелая мачеха рубанула топором, думая, что там спит пасынок. А может он каждую ночь спал в туалете, ожидая покушения. В любом случае, больше нигде продолжения этой истории я не нашел и чем там все завершилось — не ясно.
Возвращаясь к Цзян Хэну, упомяну последний, лично для меня забавный момент, связанный с этим портретом: отчетливо видно, что лоб у Цзяна более светлый, явно вытертый прикосновениями пальцев. Не думаю, что есть какое-то поверье, что прикоснувшись к нему можно получить заряд удачи, знаний или стойкости. Скорее всего, просто светлое пятно на плите притягивает взор спешащих вон из каменной библиотеки и, подсознательно, какая-то часть из этих людей тычет пальцем в дедушку, даже не подозревая о тех загадках, которые можно найти у этого “неумелого старика”.
